В Квебеке умирает арабская женщина Наваль Марван (Азабаль), незадолго до смерти ни с того ни с сего впавшая в летаргическое оцепенение. Нотариус (Жирар), у которого она работала секретаршей, зачитывает ее детям-двойняшкам (Дезормо-Пулен и Годетт) завещание: из него следует, что тем нужно найти, во-первых, своего отца и, во-вторых, брата, о чьем существовании они не подозревали. Сперва дочь, а потом и сын отправляются на Ближний Восток (в неназванный Ливан), где их мать когда-то стала не жертвой даже, а мученицей гражданской войны между христианскими и исламскими фундаменталистами.
Детектив, Драма, Военный |
16+ |
Дени Вильнев |
4 сентября 2010 |
15 декабря 2011 |
2 часа 10 минут |
incendies-lefilm.com |
В Квебеке умирает арабская женщина Наваль Марван (Азабаль), незадолго до смерти ни с того ни с сего впавшая в летаргическое оцепенение. Нотариус (Жирар), у которого она работала секретаршей, зачитывает ее детям-двойняшкам (Дезормо-Пулен и Годетт) завещание: из него следует, что тем нужно найти, во-первых, своего отца и, во-вторых, брата, о чьем существовании они не подозревали. Сперва дочь, а потом и сын отправляются на Ближний Восток (в неназванный Ливан), где их мать когда-то стала не жертвой даже, а мученицей гражданской войны между христианскими и исламскими фундаменталистами.
Номинант на «Оскар», обладатель целой полки наград и, в общем, главный канадский фильм прошлого года — смесь жития, мыльной оперы и шекспировской трагедии: мы знакомимся с героиней, когда ее собственные братья убивают у нее на глазах любимого (поскольку он мусульманин), а прощаемся в ситуации, которую словами и вовсе не описать. Между этими моментами — два часа ужасов войны (включая геноцид, убийства детей и изнасилования), а также амбициозной, не стесняющейся широких мазков кинематографии с включениями ансамбля Radiohead. Смотреть на это, впрочем, не столько тяжело, сколько дико, поскольку Наваль Марван ни на секунду не становится человеком — которому может быть больно или страшно; она — фактурная фигура на фоне измученного восточного пейзажа. Вильнев, вероятно, делает это сознательно — его больше интересует не тридцатилетней давности история женщины (читай: народа), а ее отражение в глазах детей. Но когда режиссеру удается как следует заглянуть им в глаза, уже поздно: долго выстраиваемая конструкция рушится под невыносимой тяжестью предсказуемого — с некоторого момента — финального откровения. Которое должно было, видимо, увенчать это хождение по мукам своей дьявольской иронией, но вместо этого торчит из фильма самым пошлейшим образом, как неразорвавшаяся боеголовка из сухой ливанской почвы.